Мы вычерпали этот день
до дна,
И все же жаль…,
Он был так скор и
быстротечен…
Чего ж еще?
Вчерашний ветер стих, родная,
Все перетряс и изнемог,
Он дул от края и до края,
Всех заключив под свой замок.
Ты заточен под перо и слово,
Черствый хлеб, мучения в печи,
Жребий, что немногим уготован
Твой воистину, как свечи в куличи.
В начале того переулка
Есть Храм на пути угловой,
И фабрики старой шкатулка,
И пряничный запах живой.
Пылит берёза желтою мукою –
Развеян прах зимы,
Весенним порохом, победною рукою
Поля обнажены.
В аэропорт по магистрали
С коварной пробкой в пять рядов,
Слететь, сорваться со спирали
И за собой закрыть засов.
Прильну щекой к берёзе у калитки
И обниму белёсый, стройный ствол,
Нащупаю пергаментные свитки –
Пророческий, отеческий глагол.
Июньский вечер. Воскресенье.
И льется фадо из окон,
По белым шторам, их сплетеньям
Наружу рвутся звуки вон.
И ещё понять, и опять идти, -
Сколько было раз на его пути,
Перекличка зим, перекличка лет,
И ещё один настоящий след.
Смотрю в твои глаза как в первый раз —
Бескрайний свет любви и штиль смиренья,
И чудо происходит. Будто враз
Уходит боль и дух сомненья.
Вот сейчас бы к кому-то на грудь,
Вот сейчас бы на чье-то плечо,
И сказал бы тот кто-то: «Забудь,
Боль пройдет! Потерпи. Ничего…»
Ты видишь отсюда берёзку и небо,
Оградку могилки, лавку и крест,
Рюмку, краюху черного хлеба –
Так налагается смерти арест.
Сентябрь – осенний подступёнок,
Янтарных дней короче счёт,
Пора лететь, но как спросонок
Нам ранним кажется отлёт.
Ко мне весна пришла в феврале…
Метелью, слякотью неизбежной
И словом твоим внезапным, подснежным
Ко мне обратилась весна в феврале:
Влюбленным в май не кажется печальным
Что в холоде черемуха цветет,
И одуванчик солнечный вначале
Седея, Богу душу отдает.
- Помнишь вечер коньячного цвета…?
Помнишь ветер в твои завитки…?
Смех, два солнца двойного портрета,
Детских рук живые мостки…?
Скрипело сиденье велосипеда,
И новой цепи стрекотал изразец,
За крепкой спиною, как свой флаг победы,
Из детского сада меня вёз отец.
«Зачем ты туда поехала?!?» - вот первый вопрос и вполне закономерный, который мне задавали все, кто узнавал о моем участии в экспедиции 2012 года в Папуа. И что тут ответишь, на фоне современного рынка путешествий, комфортных, спокойных, релаксирующих, оздоравливающих, это, действительно, выглядит странно. Зачем подвергать свою жизнь опасности, зачем преодолевать тысячи киломметров в походных условиях, зачем, вообще, на них смотреть, на этих пещерных людей, которые остались где-то в самом начале?!…
Сразу после мая невозможно пережить сентябрь. Должно пройти лето, наполненное солнцем, огненной энергией, трудом, яркостью; должны опериться и вылететь из под твоей крыши птенцы. Надо собрать урожай. Надо устать. Надо сказать себе: «а теперь я хочу осени и тишины, хочу наслаждаться золотым листопадом, хочу вдыхать упоительную прохладу со всеми красками моей осени, с ее щедрой густотой, томностью и прозрачностью смысла».
Ирина сидела в кафе зоны вылета и смотрела на ссорившуюся семейную пару. Двое младших ее сыновей были заняты раскрашиванием картинок, а старший Даниил с ее мужем Сергеем ушли коротать время по небольшим магазинчикам аэропорта. Никто не требовал ее внимания, и она могла предаться наблюдению за молодой парой, которую, казалось, не волнует, что все кафе устремило на них свои взгляды.
Я выключила свет, чтобы лучше видеть в свете фонарей кружение пушистых снежных хлопьев. Минуту назад мои переживания казались мне непреодолимыми, но как только я заметила за окном этот легковесный белый танец, мне вдруг стало как-то свободнее в груди и я вспомнила бабушку.
Мне было лет двадцать, когда она, глядя на падающий большими хлопьями снег через крохотное оконце своего приземистого домика, сказала: «Ой! Как весело-то!» Вряд ли я тогда была способна понять ее истинное чувство. Тогда я подумала, что обычный снег может вызвать такую радость только у старушки, которая не выходит из дома годами и мне было просто ее жаль. Теперь, когда моей дочери двадцать, я переоцениваю многие бабушкины слова.
